Семь кругов ада маленькой Пелагеи

Странно, но современным детям мало известно о концлагерях, где в годы войны содержались их ровесники. Многие взрослые считают, что повествование о реалиях фашистских концлагерей ранит детскую психику. Вопрос спорный, ведь современные фильмы и компьютерные игры с обилием крови, льющейся, как вода, явно не воспитывают миролюбие у подрастающего поколения… 

Разговор с бывшей узницей концлагеря Пелагеей Павловной Парахневич оставляет впечатление надолго. Семь кругов ада прошла десятилетняя Пелагея, но выжила и выстояла. И сегодня убеленная сединами бывшая узница концлагеря сожалеет, что не приходят к ней, как раньше, школьники, и некому показать ей черно-белую фотокарточку, на которой изображена она, испуганная маленькая девочка, в руках которой бирка с личным номером 95109.

Этот номер заменил девочке имя и фамилию на долгие три года рабства в Германии. В концентрационном лагере под городом Магдебург, куда попала десятилетняя Пелагея Парахневич, юных узников не клеймили, как в Освенциме, но от этого не было легче. Концлагерь, куда привезли детей, входил в сеть внешних лагерей крупнейшего лагеря СС на немецкой земле Бухенвальд.

Маленькая Пелагея жила со своей большой семьей в Беларуси в деревеньке Белятино. Девочка помнит, как началась война: уже 23 июня над родной деревней появились вражеские самолеты, а потом на дорогах появились машины с военной техникой и мотоциклисты. Людей из тихой деревеньки начали расстреливать и вешать, целые семьи живьем сжигали прямо в избах. «Жуткий запах горелого человеческого мяса ни с чем не спутать, он преследует меня всю жизнь», — рассказывает Пелагея Павловна.

Многие жители начали убегать в леса, создавали партизанские отряды. Семья Пелагеи не партизанила, но ее родные передавали в лес данные о военной технике фашистов. Их дом был у самого леса. Мать Пелагеи и две сестры собирали данные, где окопались войска, где стоят танки. А десятилетняя Пелагея, как и многие дети из Белятино, передавала эти данные в лес. Но кто-то предал отважных связных, и однажды ранним утром к их дому подъехала грузовая машина гитлеровцев. Пелагею в ночной рубашке вытащили из постели и забросили в кузов грузовика, где уже находились другие такие же испуганные дети. Машина двинулась в городок Красный Берег, где находился железнодорожный узел.

«Детей набралась очень много, не сосчитать. Нас погрузили в вагоны, раздели догола и девочек, и мальчиков вместе, кинули соломы, закрыли двери и поехали. Ехали мы очень долго, сколько — не знаю, но дни казались неделями. Двери в вагоны закрыли, замотали проволокой и ни разу за всю дорогу не открыли. Нас не кормили, не поили, мы ходили в туалет прямо там. Вонь стояла невыносимая. Как мы выжили — не знаю. Мы ехали и молились вслух.

Привезли нас в город Магдебург, выгрузили и повели в концентрационный лагерь-распределитель. Ведут нас толпой мимо немцев, жителей города, а они плюются вслед, мы ведь грязные, вонючие, как чушки…Повели нас в так называемую «баню», там рядом была печь, где сжигали трупы. Прямо перед баней кучами лежали трупы наших солдат, видны были погоны со звездами».

«Мы прямо по этим трупам шли, нас гнали по ним, — плачет Пелагея Павловна. — Зашли в баню, там было очень жарко, много детей прямо там умерли от слабости. Помыли, отобрали девочек отдельно, мальчиков отдельно, и нашу группу повезли в больницу. Там осмотрели, сделали какие- то уколы. Через некоторое время у всех страшно раздулось место укола, поднялась температура. Мы лежали чуть живые. Недовольные немцы осмотрели нас и повезли обратно в лагерь, за проволоку.

К нам ночью тайком приходили взрослые девушки, подкармливали нас, рассказывали новости с фронта, опекали нас. Оказывается, нас сразу отобрали для того, чтобы выкачивать из нас кровь. Немцы тогда рвались в Москве, было много раненых, крови для переливания требовалось много. Оказалось, что уколы нам сделали подпольщики, работающие в больнице, специально, чтобы немцы подумали, что мы больные, у нас инфекция и для донорства мы бесполезны…

В лагере дети жили в бараках, спали на ярусных кроватях, застеленных соломой. Ходили босиком, одежду дали с чужого плеча. Однажды нас собрали, одели в красивые одежды и заставили маршировать и петь. Петь заставляли жалобные русские песни. Я не стала петь — просто не смогла, голос срывался, катились слезы. Тогда полицаи поставили меня на коленки на битое стекло. Колени были глубоко порезаны. Девочки постарше меня подобрали, дали отлежаться, подлечили, но шрамы на коленях остались до сих пор».
Затем маленьких узников перевезли в трудовой лагерь, расположенный у города Дессау. Там делали самолеты «Юнкерс». Дети жили в бараках за колючей проволокой, а на работу их строем гоняли на завод, который располагался в секретной шахте под землей. Так дети прожили около двух лет.

«Заходишь в клеть, и она — ж-ж-ж! — опускается глубоко в шахту, — вспоминает Пелагея Павловна. — Нам выдали кусачки, и мы должны были проволоку на болты накручивать, чтобы они во время полета не развинчивались. А старшие ребята нам сообщали, что наши войска гонят немцев. Мы начали вредить немцам, болты, наоборот, раскручивали. Там был однорукий немец-надсмотрщик. Он за брак бил плеткой всех по лицу, палкой по рукам. Я хорошо запомнила этого однорукого немца. Как-то моя внучка Яна писала в Германию, в фонд узников концлагерей, мы хотели знать, жив ли этот однорукий. Не знают они, не ответили. А еще был один, одетый в немецкую форму, говорил по-немецки, выглядел как немец, но, видимо, это был наш разведчик, потому что он иногда говорил нам на чистом русском, тихонько, чтобы никто не слышал: «Потерпите, дети, скоро войне конец».

И еще навсегда врезалось в память Пелагее, как мальчика зверски убили за украденную картошку. «Обед состоял из одной вареной картошки, одной морковки и черпака кипяченой воды, — рассказывает бывшая узница. — Стоят чаны, деревянный черпак, и ты должен подойти, взять строго одну картошку, одну морковку, налить воды, сесть и кушать. Один мальчик сильно изголодался и взял еще одну картошку. Его прибили за руки большими гвоздями прямо в столовой, как Христа. Кровь идет, он кричит, нас заставляют смотреть, отвернешься — плеткой бьют. Он еще долго висел там, в столовой…».

«А потом начались бомбежки, наступали союзники, американцы страшно бомбили город. Дессау разбили в пух и прах. Меня оглушило, до сих пор туга на уши. Потом пришли американцы, форма и язык нам показались похожими на немецкие, но они очень хорошо к нам относились. Очень хорошо кормили, дали велосипеды, красивую одежду, всячески нас выхаживали, лечили. Детей только в моей группе было около тридцати. Был разговор, что американцы нас хотят забрать к себе. Но мы рвались домой. Потом, когда наши войска дошли до Берлина, к нам приехал наш советский военный, красивый, весь в орденах. Сказал: «Потерпите, разминируем дороги, повезем вас домой». И мы с нетерпением ждали. Пришел день, нас повезли на вокзал, погрузили в хорошие вагоны, дали с собой еды и повезли в Польшу. На одной из остановок в Польше к нам подходили поляки и предлагали остаться, чтобы работать прислугой в домах и на полях. Кушать никто не предложил. Никто из детей не пошел, все хотели домой. Поезд должен был везти нас в детский дом в Россию, откуда бы отправили по домам».

Но судьба приготовила Пелагее счастливый подарок. Ее старший брат Иван возвращался с фронта, был в Польше. От военных он знал, что маленьких узников везут в Россию, и пришел на вокзал, куда подходил состав из Дессау, с надеждой что-то узнать о сестренке. «Он подходил к детям и спрашивал про меня. Дети меня позвали. Я его приняла за своего отца — он был очень похож, а потом поняла, что это брат Иван. Он также забрал еще нескольких детей из нашей деревни. Приехали в деревню -– дома ни куренка, ни цыпленка, все голо. Папа и мама живы, сестры живы. Стали жить».

После войны Пелагея долго мучилась от травм, полученных в лагере. Не слушались руки и ноги, отказывал слух. Учиться не пришлось, работала на лесопилке. Потом девушка вышла замуж, муж был коммунистом, рвался на главные стройки века, так она попала в Казахстан. Сегодня у Пелагеи Павловны двое детей, внуки. Она ни в чем не нуждается, хотя получает небольшую пенсию в 65 тысяч тенге, и ее почему-то приравняли к труженикам тыла.

«Была я в родной деревне, она там и стоит. А в Германию — нет, не хочу поехать, страшно мне, это все как сейчас помню. Внучка моя писала в Германию. Дважды мы получали помощь — сто и восемьсот евро. А из тех, кто был со мной в лагере, никого в живых уже не осталось».

Любовь ЦВИЛИКОВА,
фото из архива П. Парахневич